Он, скажем — городской житель. Шаардык персонаж. Герой, который делает город городом. То есть, наш Манас — архитектор. Архи — главный, тектор — строитель. Без зависимости от того, кто как воспринимает Манаса — в кавычках как эпос, или вне них как фигуру — его магистральной идеей является строительство. Возведение мира как сообщества людей. Проектирование мечты об едином народе. Слагание имеющихся частей до единицы — биримдик.

Со второй, с 2003 года — уже двадцать лет — Улан проводит Первоапрельский конкурс современного искусства (он же его и придумал; албетте за чаем), в котором Бишкек принимает у себя художников из стран Центральной Азии, всего СНГ (эту аббревиатуру ещё используют?) и далее Европадан бери. Бишкек без кошелька выступает как очок, собирающий у себя и вокруг себя круг с неограниченным радиусом.

Удаётся это благодаря навыку стихийной кыргызской самоорганизации — то, что наше общество в себе ещё не оценило, но уже практикует как дыхание (пандемия, Баткен и в принципе все «вот уже 30 лет как») и не догадывается, что, вероятно, это и есть исполнение той первой заповеди. Именно недостаток в одних местах делает нас достаточными в других, более фундаментальных. Внешняя бедность оборачивается внутренним богатством, самоорганизация — фактом нашего самосохранения. Точнее, чудом.

Улан имеет много лиц: архитектор, художник, куратор, редактор, перформер (список полный здесь). При этом он не приложил руку ни к одной бишкекской постройке: «То есть, не навредил городу. Так получилось, это не специально». В этом расхождении — вся стыковка. Профессиональный архитектор, строящий не со-оружения, а со-общения. Среду, без которой у исходных талантов на поверхность смогут выплывать лишь макушки, а остальную часть головы поглотит одиночество. Из веского мотива «самому надо», ощупывая туман и безóбразные методы, Улан нарисовал круг людей. Чөйрө — и окружность, и среда.

Иногда его называют Байке-Первое Апреля, чаще изящней — просто Байке. Байке — дальновидец. Человек, имеющий внимательность опознать чудо в заурядном, а затем помочь ему выйти на свет, а свету принять его. Его называют ключевым человеком в центральноазиатском искусстве — это одно. Если мы скажем, что это ключевой человек в центральноазиатском со-обществе искусства — это два. И в этом «два» айкөл идея о переизобретённом ныне «коммьюнити» воплощается героем, который, очевидно, ни верхом, ни на коне.

Подвал студии буквенно прописывает андеграундное положение неформального искусства — градусомер демократичного настроения в обществе. «Мы никогда не будет висеть в музее ИЗО», — завис однажды Улан в фейсбуке. Прийти с предложением проявить его портрет в теле Бишкека тоже требовало медитаций — риск быть отшитыми мы допускали, но только бегущей строкой. И вот Улан в серой флисовой рубахе разливает нам крепкий байховый. Мы отпиваем — слушаем, то есть — по глоткам. Его речь соединяет пол с потолком, «высокий» стиль серпантином сворачивает на просторечье, через междометия звучит взгляд.

Есть память, есть памятники. Остаться можно в разном виде. Я бы хотел как ветер. Не как тот «Улан», который на Иссык-Куле. А как тот, который в Бишкеке бывает.

В старом дворе на Турусбечке, в котором я родился и прожил больше 50 лет, шёл сильный ветер с запада. В подъезде форточки, окна хлопали, у киосков падали ящики. Вроде как это повод для беспокойства, а у меня было ощущение родной стихии. И в молодости, когда у меня какие-то проблемы были — ну, как у всех — я любил гулять именно в пасмурную погоду, когда ветер тебе голову омывает.

Представляя наш город — особенно в последние годы, когда всё захватил смог — думаешь о метафорическом смысле последнего. Серая каша, из которой мы никак не можем выбраться. Всё время что-то повторяется. Только иногда через весь город продует, тогда оно проясняется. На денёк-два.

Тонкий момент «просто и качественно» у нас пока не секут и делают, чтобы «богато выглядело». Город «Асман», госрезиденция, мемориальные комплексы, высотки, офисы, торговые моллы — бывают архитектурные потуги на понтовитое, сакральное. Мы еще не очнулись от какого-то дурного сна. Не можем по своим возможностям какие-то действия делать. Слава богу, у нас нет денег, нефти и газа — мы бы здесь всё ушатали. Пока обстоятельства нас ограничивают и спасают.

Когда сюда приезжают, начинают показывать центр города, природу — «важные штуки». А для меня сейчас самое интересное происходит на периферии основных действий. Есть понятие «архитектура без архитекторов». То есть, у нас люди сами потихоньку что-то мочат: экологическое жилье с энергосбережением из самана и дерева, молочная продукция, автономные проекты вроде «Тумара», «Ашуу», «Билимканы». У многих таких вещей пока нет найденной убедительной формы, но в них я вижу прототип того, как у нас всё может быть нормальным, достойным, не убогим.

И без лишних понтов.


продолжение следует ниже

Человек расслоился: человек-электорат, человек-потребитель, человек-целевая аудитория, человек-потенциальный покупатель. Самого человека как бы нет. Когда ощущаешь себя им — человек-человек — на самом деле, может, и не так много надо тебе самому. И для того, чтобы общаться, работать и отдыхать, тоже не нужны всякие услуги.

Всё равно человек должен включаться. Ты — например, заказчик/владелец, и хочешь пригласить специалистов, чтобы они тебе что-нибудь сделали. Отдаёшь им и уходишь. Они делают какую-то штуку с наворотами — чтобы было видно, что поработали. А в итоге: где-то косо, где-то вместо левой правая, где-то — ничего.

Важен момент контакта — чтобы выйти из круга «заказчик/исполнитель», «продавец/покупатель», «политик/электорат». Вы оказываетесь в ситуации, когда вам вместе нужно решить одну задачу. По ходу смотреть, двигать, шевелить. Адаптироваться друг к другу.

Искать приемлемое решение, которое должно идти с двух сторон. Тогда начинает лепиться устойчивое. Одно без другого нежизнеспособно.

Удобно иметь дело с памятниками. «Манас» — это же не про то, что он ходит и всех рубит. Помимо действий «кто кого замочил», там — всё. Знания, психология, информация. Сгусток того, что для кыргызов важно.

Вроде ничего не делаешь, но периодически во всякие истории попадаешь. Любопытно, сто лет назад мне пришлось оформлять книгу Убукеева . Это было не очередной работой, а вызовом. Я посмотрел, что до этого издавалось на обложках: баатыры на конях, чуваки в шлемах, с копьями. Набор дежурный. А я почитал текст Убукеева — это всё глубже, интереснее — и нашёл графический образ. Образ, который вроде есть, и которого вроде нету. Намёк на силуэт.

В какой-то момент хотел бросить всё это. А потом мне приснилось пару довольно странных снов, и я понял, что лучше это всё доделать. Ты сталкиваешься с явлением, это не просто книжка. Момент соприкосновения с этим действительно непростой.

Для меня Манас — не одно конкретное лицо, а нечто нарицательное. Он может появляться в разное время, но всегда заканчиваться драматично. Там же концовка была не очень хорошая? Вот в этом — всё это. Манас — в умении жить со своей драмой.

Сейчас Манас мог бы быть не как одна личность — предводитель, президент, оппозиционер — а как много-много разных людей, которые что-то там втихаря нормально делают, и около них создаётся.

Когда имеешь дело с городом, культурными феноменами, там тоже работают стихии, силы — это надо чувствовать. А у нас: ты сегодня на коне, бабки есть, замочил дом какой-то, и всё равно, кто рядом, как остальным. Через год-два находится другой крутыш, он перед тобой мочит такую же бандуру, и вместо гор ты видишь задники его двора. Всё переменчиво в конце концов, а сожительства, сочетания интересов не происходит.

Есть не очень хорошие образцы, когда от возможностей, власти, денег начинают кичиться, беспредельничать. Но это двоякая история. Знаете, в начале 2000-х у нас студия была на Моссовете. Я как раз иду по Московской, перехожу бульвар, и джип какой-то мощный едет по Дзержинке вниз. Обычно люди у нас затравлены расслоением общества: пока большая дорогая машина не пронесётся лихо по твоей дороге, ты стоишь. Или надо быстро тикануть. А я не успевал ни то, ни сё. Что-то заменжевался. А он остановился передо мной и посигналил, чтобы я прошёл. Я ему помахал, и целый день настроение было. Этот человек за рулём состоятелен ещё и самоуважением. Это то, что у нас не различают: понты (отношение с внешним) и самоуважение (отношения с собой).

Ещё один момент. Первые наши бизнесмены — ребята из «Ареопага», головой и энтузиазмом создавшие своё дело — в 2004 году помогли нам сделать выставку «...И другие», которая стала знаковой для всей Центральной Азии. А на следующий год они проспонсировали первый в истории павильон современного искуссства Центральной Азии, который произвёл фурор на Венецианской биеннале.

Не казахи, не узбеки — с их ресурсами — кыргызы дали деньги на это объединение.

Когда какая-та проблема — организационная, например, и надо её решить, на место силы приходит точность. Действий, движений. Надо сконцентрироваться, найти те самые слова, конфигурации. По типажу более гражданские персонажи, похожие на ботаников, могут в определенный момент взять на себя управление и принимать жёсткие решения, когда как в той же ситуации брутальность «важных» жигитов может оказаться бессильной, беспомощной. И даже убогой.

Здесь у нас сила более грубая, сейчас многие ею пользуются — силой как силой. Напористой, физической, финансовой. Какие-то интересы продавливаются. И кажется, что всё из этого состоит — лихости, дерзости. На самом деле это не всё. Когда рядом находишь штуки тоньше — слаженность, корректность, иронию — вот это торкает, поражает.

Это только надо узаконить, найти ему место.

Есть же некая снисходительность: «Культур-мультур». Важные места занимают депутаты, бизнесмены, политтехнологи. То, что условно считается «культур», уже забито. Все дольки пирога поделены. Зато есть «мультур» — теневое течение, где обитаем мы.

Стоит домик в степи. Яркое солнце давит. За домиком — маленькая полоска тени. Где люди, скотина торчат? Они все в этой серой зоне — теневой. Там они ни под солнцем, ни в доме.

Эта серая зона неподвластна всеобщему контролю. Она может быть благодатной почвой как для маразма, так и для личных, гражданских, неформальных инициатив. Я, например, с государственными структурами дел никаких иметь не хочу, мне интересны люди, у которых есть тараканы, какая-та фикс идея. Они для меня определяют начинку — содержательную нашу часть.

Внутри культуры у нас ещё не выработалась самокритичность, с этим идут многие проблемы. Умение ковыряться в среде, в которой мы находимся (то, что для многих кажется одной большой помойкой), грубо говоря, сортировать мусор — первый шаг к ней.

Многое, что выглядит навозом, может пойти в дело как материал. Надо брезгливость в сторону убрать и посмотреть на себя вовнутрь, разложить там всё на составляющие. Разобраться. Что-то должно умереть и возродиться в другом виде.

Вот о чём я.

Вот о чём Улан.

Улан — про продолжение. Манас — про объединение. Одно без другого невероятно. К силе нужна инструкция (читайте мелкий шрифт) — тогда она может не сметать, а строить. Прямо сегодня мы много строим, не зная, что именно: Бишкек Курулуш или Бишкек Кырылыш ? Дух чего будет стоять после нас?

Одна из выставок Улана так и называется: «Стоячие носки».

Кем сделан «Кадам»:

Текст, вёрстка, концепция — Рахат Асангулова
Идея, менеджмент, продюсирование — Айнура Сагын
Портрет-инсталляция — Дмитрий Петровский
Видео и фото — Баястан Сабыров

Проект «Кадам» был реализован при поддержке компании «Шоро»

© «Кадам», 2024. Бишкек, Кыргызстан. Любое использование либо копирование концепции, текстовых, фото и видеоматериалов, элементов дизайна и оформления допускается лишь с разрешения правообладателя и только со ссылкой на источник: https://kadam.to/ulanjaparov/ru